Много Смоляка

[dinni]

De Profundis

( Из Рильке )

Покинет солнце круг земли,
Погаснут фонари и свечи.
Уйдут в томительную вечность
Венцы, дворцы и корабли,
Умрут пророки и предтечи,
Скопцы, купцы и короли.

И месяц - хитрая лиса,
Сверкая серпом золоченым,
Взойдет над градом обреченным
До полночи за полчаса.
Поднимется над бездной черной
Звездою в лунных волосах.

И бледный свет, сродни реке
Струей воды, летящей книзу,
Пилястры, портики и фризы
Утопит в лунном молоке,
Зальет балконы и карнизы,
Афины, Рим и Карфаген.

И ночь, безмолвием дыша,
Преодолев тоску и робость,
Шагнет в подставленную пропасть,
Неся погибель и пожар,
Храня умеренность и кротость,
Пойдет неслышно, не спеша.

И не видать сквозь туч гряду,
Как путник в одеяньи грязном,
С надеждой смутной и напрасной,
Бредет один через беду,
Со взором грустным и прекрасным.
Врываясь в улиц череду.

Его ждут дома этажи,
И тень в серебряной оправе
Его утешит и направит,
Зажжет иные миражи.
Как исключение из правил,
Он будет мучиться, но жить.

Апокриф

Будет из тьмы кромешной
день подниматься ненастный.
Будет поземкою снежной
след заносить неясный.

Будет башня набатом
прощаться с ковчегом Ноя.
Падет на ладонь виноградом
восьмое чудо земное.

Будет вначале слово
записано с красной строчки.
Пергамент беспрекословно
обнимет знак многоточия,

Проткнувший его оболочку.
а что бы случилось дело,
Бесстрашной и непорочной
будет юная дева.

Ей платьем - звонкие латы,
ее легионы несметны.
Пойдут за нею отряды,
безжалостны и бессмертны,

Будут ее пеленки
белей и прочнее кремня,
Где-то в земле далекой
родится новое племя.

Будет пытаться Ирод
убить их еще в утробе.
Последнее золото мира
канет в глубокие копи.

Там, где мерит гребенка
черного волоса бездну.
Раздастся голос ребенка,
свод потрясая небесный.

Быть ему не булочником.
быть ему не карманником.
Быть ему не лучником,
быть ему не охранником,

Тайно не приторговывать
ему товаром украденным.
А над горою Голгофою
висеть ему перекладиной.

На теле у астролябии
Лев с Козерогом дружен.
Водой из небесных хлябей
полны и моря и лужи.

Огонь может быть пожаром,
а может в камине биться.
Сыты одним урожаем
апостолы и убийцы.

Металлом владеет Кесарь.
и раб на Кесаря пашне,
Стоящие перед мессой.
идущие в рукопашный.

И дерево может быть лестницей,
а может служить и клином,
А может быть перекрестием
над Иерусалимом.

Будет никем не прерван
пир там, где стол так беден.
Будет беда на первое.
а поцелуй на третье.

Будет в сыром тумане
зябко в одежде ветхой.
Вдаль уходящий странник
скрипнет поломанной веткой.


Бегство Винсента Муна

Когда рассеялся дым,
Он понял, что подавили восстание.
Кто-то ударил в тыл
С другой стороны мироздания.
Гул шагов о беде
Ему говорил сквозь анфиладу.
Он нагнулся к воде
И тронул ее движеньем Пилата.

Он поднял ворот пальто -
Из-за стыда или от холода.
Его не заметил никто.
Когда он уходил из города.
И на вокзале в вагон
Садясь, как будто во время болезни
Лицо закрывал платком,
Скрывая прикосновение лезвия.

Сквозь пелерину вьюг
Колеса звенели, как тридцать сребреников,
Далеко на юг
Унося, увозя изменника.
Ночью прибудет в порт
Корабль и отправится утром рано.
Тихо взойдет на борт
Корабля человек со шрамом.

Каплей в людской реке
Лицо его смоется и позабудется.
Он вспомнил, как манекен
Расстреливали солдаты на улице.
Лопалась тонкая ткань,
И ветер, клочья ваты взвивая,
Плакал, а издалека
Казалось, что эта кукла живая.


Белый Кит

Пролог

В начале зимы улицы немота
умрет от удара ботинка,
на входе в отель "Китовый фонтан"
под ногой поломается льдинка.

Оставив за дверью наземный мир,
обычаи и законы,
стоял вошедший, и в этот миг
себя ощутил Ионой.

А море кусало свои берега
зубами барашков пенных
и выло, как будто небесный орган
играл посреди геенны,

в которой огонь заменили водой,
а после иссякли силы,
и рассвет натянул хомут золотой
на моря синие спины.

А человек отправился в порт
дружить с пенькой и доскою,
чтобы смешать свой соленый пот
со сладкой пеной морскою.

А эта смесь сильней во сто крат,
чем ром, и остатки рассудка
пьянели, а утром откинуло трап
одно сумасшедшее судно.


Часть 1.
Сидящий в каюте и разговор с командой.

Корабль уходил от материка,
за милей глотая милю,
и братство хвоста и плавника
шло у него под килем.

Венчая все это, угрюмый, как тролль,
сторожащий свое богатство,
сидел капитан - одноногий король
своего безногого царства.

Там капитан сидел в темноте,
глядя в слепое оконце,
сжав кулаки так, что из-под ногтей,
казалось, выступит солнце.

и голос, знакомый до тошноты,
ждал от него ответа:
-Какое из царств выберешь ты?
Небесное или это?

Это!!! А голос остался врагом
и молча ушел в опалу,
а капитан, деревянной ногой
стуча, поднялся на палубу.

Как падший ангел, который свой нимб
сменил на величие ада,
стоял капитан, а перед ним
стояла его команда.




-Люди! Вы ведь всегда правы,
и на каждом углу об этом трезвоните,
а что будете делать вы.
увидев кита на горизонте?

А из толпы до него долетал
шепот, тонкий, как женский волос:
-Когда мы видим кита,
мы подаем голос.

-Хорошо!!!
Капитан входил в азарт,
по телу текла блаженная сладость,
и в полуприкрытых его глазах
сверкнула на миг безумная радость.

Голос стучался в низкие лбы
и бился, как тело в агонии,
-Какую песню споете вы,
когда поплывете за ним в погоню?

А люди начали тоже смелеть,
и хор прокуренный и пропитый,
ответил: -тогда мы будем петь
"Разбитый вельбот или кит убитый"!

И радостью разорвало рот,
капитану вторило верное эхо,
и думал стоящий напротив сброд
о том, что дороже этого смеха

во всей Вселенной нет ничего,
а смех покатился по палубе гулкой,
и каждый тайком отрывал от него
кусок, как от свежеиспеченной булки.




Сбежавший на волю безумный восторг
в бездонных карманах курток матросских
исчез, и смеха голый остов
замертво рухнул на мокрые доски.

Отбросив в стороны ненужный труп
живой ноги движеньем бешеным,
капитан продолжил игру,
в которой победителей вешают.

Он поднимал кожу над лицом
и показывал мозга страшные таинства,
как будто голова его была терновым венцом,
а он хотел от нее избавиться.

Он говори, что цель свята,
чтобы и юнга, и кормчий,
если увидят белого кита,
кричали в два раза громче.

Бескорыстных кормил словами он,
а для тех, что над золотом плачут,
шестнадцатидолларовый эквадорский дублон
гвоздем прибивал к грот-мачте.

Дрожал корабль под деревянною пятой,
разрывая пространство стонами,
и трюмы наполнялись бедой,
как водою через кингстоны.

Часть 2.
Девочка-Смерть

Тяжким якорем вниз беда
тянула солнца спелую ягодку,
и стояла команда - как Адам,
прежде, чем откусить от яблока.

И откусили. И первый кусок
упал в голодную пропасть сущего,
где черным крылом бедственный сон
приподнял занавеску будущего.

Там ветер бил волну о причал,
игрался с мокрою парусиною,
а на столе горела свеча,
и скрипело бумагой перо гусиное.

Щуря глаза на неяркий свет, -
черный капюшон на спину отбросила –
за столом сидела Девочка-Смерть,
красивая, юная, светловолосая.

Из комнаты, где дым под потолком,
где окна завешены черными шторами,
чаша мира наполнялась тайком
ураганами и штормами.

Отсюда по Земле растекалась печаль,
уродуя веселые лица,
отсюда точился топор палача,
и направлялась рука убийцы.

Отсюда, когда ночная тьма
повесит на шею алмазы-созвездия,
две маленькие женщины входят в дома,
по имени Ненависть и Возмездие.

Они переступают через порог,
едва касаясь маленькой ножкою –
а на кухне молоко превращается в творог,
и в шкафах чернеют серебряные ложки.

Отсюда, видимо, по ночам
каждому на лоб горячий лепится
несмываемая, невидимая печать
с годом, числом и месяцем.

Царапало щеку локона острие,
и по бумаге буквы неровные
писали бледные руки ее,
худые, нервные, татуированные.

Аккуратно, медленно-медленно,
несколько раз, чтобы не ошибиться,
реестра камеры смертников
перелистывала страницы.

И в глазах, что под веками прячутся,
неуловимая и непослушная,
пробегала быстрая ящерица
сожаления и равнодушия.

И над городами далекими
протягивала руку свою обнаженную,
для кого - быструю и легкую,
для кого - долгую и тяжелую.

Иногда она пускалась в странствия
и, сидя перед очагами домашними,
рассказывала истории
странные, удивительные и страшные.

Взрослые сходили с ума,
а дети замирали в плену колыбельном,
когда в их притихших домах
раздавался звон цепей корабельных.

Они слушали в наступающей темноте –
в очаге дрова с огнем не поладили –
о капитане, о Белом Ките
и о мальчиках-мореплавателях.

Часть 3.
Мальчики-мореплаватели, Капитан и Белый Кит

Вы, мальчики, морем бредящие,
мнящие себя хотя бы юнгами,
распятые в полосатом вретище
между Северами и Югами.

Безучастные к труду и учению,
света четыре части нетленных
их разрывают, как кочевники
разрывали конями военнопленных.

В какое время - зимой или осенью,
с Востока или с Запада шествует,
в закрытые двери стучится, просится
дух божественного сумасшествия.

И по утрам города бездонные
покидают детские тени призрачные
с ослепшими глазами бессонными
от яркого света мечты несбыточной.

И их, ждущих славы и почестей,
с руками, еще помнящими кукол,
причастят солониной испорченной
и напоят водою тухлой.

И как исстрадаются их души нежные,
какие ждут их мучения адские,
когда паруса белоснежные
станут работорговые и пиратские.

И мальчик один, который смелее
И злее прочих - стоящих рядами.
Найдет для себя новое племя
И пойдет сражаться с китами.

Не до первой крови, а до самой смерти,
Не до боли ушибленных переносиц, -
он выходил, как когда-то к змею
выходил Георгий-Победоносец.

А киты тоже правила знали,
и видно, так было угодно богу
-человек ударил кита сталью,
а кит откусил человеку ногу.

На войне бывает всякое дело,
но от той странности некуда деться,
что этот кит был снежно-белый,
как паруса из его детства.

И с этой минуты калека-мальчик
с той же страстью, с которой некогда
любил, теперь ненавидеть начал
белый цвет молока и снега.

Отныне он не находил себе места,
и будто муку чувствуя заново,
шарахался от платья невесты
и от погребального савана.

Его руки больше не знали мела
и никогда не марали бумагу,
но он не пил до горячки белой и
не поднимал белого флага.

Он вырос и даже стал капитаном,
но каждый раз, когда под утро
покрывалось море белым туманом,
он спускался к себе в каюту.

Однажды, когда он взял помазок,
зеркало, насмешливое и злое,
вдруг отразило его висок,
покрытый мертвенной белизною.

И бритва выпала из руки,
а капитану привиделось явно,
как будто в зеркале Белый Кит
смеялся над ногой деревянной.

И сидя после в таверне тесной,
катая по столу хлебный шарик,
решил капитан, что мало места
для них двоих на земном шаре.

И выйдя на воздух, чтобы не угореть,
он понял, что выхода нету:
когда Магомет не идет к горе –
гора сама идет к Магомету.

И, просыпаясь, калека кричал
и рвал простыню в темноте,
когда приходил к нему по ночам
всадник на Белом Ките.

В разгоряченное горло - глоток,
рукою - по волосам,
не знал капитан, что этот седок
не кто иной, как он сам.

Что в дебрях экваториальных вод,
вдалеке от родной земли,
обнимет старое горло его
крепкий пеньковый линь.

Что не вернется домой беглец,
скитавшийся столько лет,
а по волнам поплывет мертвец,
под мертвецом - Кит Блед.

Часть 4.
Воздушный кораблик

Сколько людей и ныне и встарь
Даже о будущем зная заранее
Жизнь свою кладут на алтарь
Одного-единственного желания.

За пределы, за поручни, за края
Разорвав пополам пуповину экватора
Поплывет в небеса золотая ладья
Прочь из проекций Меркатора

Зачерпнет облака наклонившийся борт
За границами шкал Фаренгейта и Цельсия
И в небесной таможне выпишут сбор
И небесный егерь выдаст лицензию

И по бурному морю небесных вод
Преданный, брошенный, гордый, бесстрашный
Отправится в свой кругосветный поход
Одинокий кораблик бумажный

Команда побрита, трезва и чиста
На капитане - мундир парадный
По ночам приплывает молодая звезда
И трется о мокнущий борт тетрадный

Капитан, наверное, скажет звезде
О том, что спасенья нет
Что птица в небе и корабль на воде
Никогда не оставят след

Что он одинок, одноног и стар
И, видимо, обречен
И будет гладить его звезда
По щеке теплым лучом

Капитан заснул, капитан устал
И он не узнал, что к утру
Нечаянно, случайно, прожгла звезда
В борту корабля дыру

И из пустоты небесный десант
Принесет голубой поток
Потекут равнодушные небеса
Сквозь обожженный бок.

И оборвется некрепкий сон
В бездну холодных вод
И, падая огненной полосой,
Зачеркнет ночной небосвод.

И на всех верфях огромной земли
Опять застучат молотки
Когда море будет качать на мели
Бумажные лоскутки

С востока на запад - привычный курс
Солнце - красный мячик резиновый
Утром приходит горький вкус
От раскушенной косточки апельсиновой.

Эпилог

Когда боги закончат игру,
и высохнут ложа морей,
ангелы выйдут на мокрый грунт,
построенные в каре.

С высот, до которых лететь сто лет,
от самых небесных врат,
не виданных братьями Монгольфье,
а также братьями Райт,

они спустились из дальних мест,
покинув небесный плен,
чтобы посыпать солью небес
горький земельный хлеб.

Среди бессмертных - нижайший чин,
рядовые небесных армад,
отразят их суженные зрачки
ярко-алый закат.

Их ноги обнимет придонный ил,
мягкий, как пальцы дев,
и усмехнется покинутый мир
тщетности их затей,

приказу, который был им дан,
уходящим в земную топь –
собрать разрушенные суда,
чтоб их построить вновь.

Ведь даже тому, кто обречен,
дается единственный раз
попытка все повторить еще,
самый последний шанс.

И смертник купит ценой дорогой
над пропастью тонкий трос,
бесстрашно ступая босой ногой
на подожженный мост.

В местах, где плавал когда-то Ной,
отряд траншею прорыл,
украсив пятнами грязи земной
чистоту ангельских крыл.

И в мертвых долинах бывших морей,
где лот не мерил глубин,
старую мачту найдут, а на ней –
дублон золотой прибит.

Как землю целует упавший плод,
а тонущий - брошенный круг,
замерзший металл обнимет
тепло нечеловеческих рук.

И вспомнится им через тьму веков,
смутно, как в полусне,
о человеке с одной ногой
и что-то о белизне.

Вечер накормит - акриды и мед
да небесная манна,
спрячет монету до лучших времен
на самое дно кармана.

А старший из них расскажет потом
о войнах и кораблях,
и как человек сражался с Китом,
на котором стоит Земля.

P.S.

Когда отыграют последний акт,
кто-нибудь выйдет в конце,
и будет хлопать ему толпа
со слезами на лице.

И кто-то к рампе опустит лик,
уставши и постарев,
и станет, как будто боксер на ринг,
на аплодисментный обстрел.

Когда на каменный лабиринт
народ поменяет зал,
он смоет кровь, снимет парик
и грим уберет с лица.

и пойдет по узкой улице вниз,
напевая тихонько под нос,
и Млечным Путем повиснет над ним
белый китовый хвост.


Вечер В Эдеме

Где-то там далеко-далеко,
За сплетенными в цепь кольцами горизонта.
Есть земля, что течет медом и молоком,
И серебром, и золотом.

И я прикоснусь только на миг
К краю цепи пальцев кончиками,
И она на целый мир
Зазвенит веселыми колокольчиками.

И пойдет по земле золотая дрожь,
Облегчая страданья больным и раненым,
И проснется спящий у врат сторож –
Ангел с мечом пламенным.

Я знаю, что он очень устал,
И столько лет ожидания вечности
Он думал о том, как его снимут с поста,
И он отдохнет по-человечески.

И я подойду к входу в страну,
Чтоб сказать доброе слово охраннику,
И четыре реки сольются в одну,
Преграждая путь дерзкому страннику,

А он проведет рукой по волне,
И волна, притихши, на дно уберется.
Я знаю - он удивится мне.
Я знаю - он мне улыбнется.

А я расскажу ему о городах,
Об их площадях, дворцах и темницах,
О том, что девица не стоит плода,
О том, что плод не стоит девицы.

О том, что птицы не выше крыш
Летают, лишь бы к земле поближе,
О том, что мессы не стоит Париж,
О том, что месса не стоит Парижа.

О том, что люди злы и глупы,
И что их имена не менялись веками.
Что время из камня делает пыль,
Но из пыли не делает камня.

О том, что огонь позабыт и потух,
И живет лишь в очагах и лампах.
О том, что люди ходят на двух,
А звери - на четырех лапах.

О том, что стрела не видит мишень,
И мишень над стрелою будет смеяться.
О том, что кот не ловит мышей,
И мыши больше кота не боятся.

Что святость и святотатство - родня,
И что смелость живет лишь в преступлении…
А он будет молча слушать меня
И качать головой от удивления.

И я позову его в города,
А он мне скажет, спокойно, без гнева,
О том, что Евы не стоит Адам,
О том, что Адама не стоит Ева.

Что здесь его солнце, здесь его тень,
Его отрава, его отрада.
О том, что Сад не стоит людей,
О том, что люди не стоят Сада.

А звезды слушали нас с небес.
Их много и вместе они не уместятся.
И воевал с полумесяцем крест –
Южный крест с половиной месяца.

И я ухожу, не дождавшись утра,
И он врата закроет за мною.
Тихон, Фисон, Хиддекель, Евфрат
На прощанье помашут волною.

2
3
4


http://kharkov-art.ru/tiki-index.php?page=smol_songs

Comments

[to-li-koshka.livejournal.com]

Вот это правильно есть!
Скажи мне, маломудрой Галке, а "Туринская плащаница" тоже его?

[dinni.livejournal.com]

Да-а... А ты, мудрая Галка, ходи по ссылочкам внизу поста. Или прямо сюды, тут много вкусного... И она в частности, Плащаница... :-)
Полдня сегодня искала знакомых среди харьковских ЖЖюзеров. Нетути... И все такие... м-м... не мои - это если вежливо. Хнык.

[pipitadiabolo.livejournal.com]

ne plach devcheenka proidut dojdi ...
ne grusti
ya von is Itaki a toje chitaiu i stihi i ssilochki ;)
i raduius'
love Elka.

Привет, Эллик!

[dinni.livejournal.com]

Не грустю я, просто забавно, что ни одного знакомого не нашла. Ностальгия у меня уже долго не держится :-)
Понравился Смоляк? :-)

aga

[pipitadiabolo.livejournal.com]

esche kak ponravilos'

ne examin ves' sait bi pererila
;)

Re: aga

[dinni.livejournal.com]

Хе-хе... :-)