Антрекот: о каперах
Jun. 18th, 2007 04:50 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
dinniНайдено здесь.
Это было время, когда адмирал пиратской эскадры мог отвернуться от горящего испанского фрегата и бросить людям на мостике: “Sic transit gloria mundi.”. Это было время, когда Ее Величество могла шугануть неугодившую фрейлину девятибальным матросским матом. Окружающие поняли бы обоих.
Во время боя с Непобедимой Армадой, когда маленький легкий кораблик Хоукинса несся по гребню волны, а испанский флагман провисал у ее подножья, Хоукинс перегнулся через борт и, углядев на палубе “испанца” командующего вторжением герцога Медину-Cидонию, прокричал ему в лицо на языке древних римлян всю его родословную - так, как Хоукинс ее себе представлял. Хоукинс был слабоват в испанском. Герцог вряд ли смог бы оценить соль обращения, будь оно сделано по-английски. А вот прекрасной латынью они владели оба.
Те, кто пустил ко дну Непобедимую Армаду, очень любили говорить и действовать красиво. Превращали судьбу в спектакль. Обогащали классику личным опытом. C Господом Богом находились в сложных отношениях. Человек, стоящий у руля, кивком или мановением руки, определяющий судьбу другого человека, корабля или государства, может, конечно, считать себя орудием Господним - если ему требуются оправдания. В оправданиях эти люди, как правило, не нуждались.
В Англии того времени, как в театре, можно было все. Можно было взлететь к потолку - надо было только придумать крылья. Можно было делать политику - неудачники поднимались на эшафот, победители - на ступеньку ближе к трону. Можно было выйти в море - неудачники горели и тонули, победители делались адмиралами. Можно было писать стихи - неудачники тонули в Лете, победители становились Cпенсерами и Марло, в крайнем случае, Шекспирами. Посмертная слава гарантировалась ударом кинжала в глаз.
Приехавший в Лондон вскоре после мятежа Эссекса французский посол мсье де Морней в некотором недоумении отписывал своему повелителю, что реакция английского общества совершенно однозначна: “Боже, какой олух! Ну кто так устраивает мятеж...”, и что некоторые вельможи, в приватной, естественно, беседе, добавляли : “Если бы за это дело взялся я, все кончилось бы совершенно иначе.”, что ни в коей мере не означало нелояльности по отношению к Ее Величеству. В любой другой стране разгромленный мятежник хотя бы на некоторое время становился местным воплощением дьявола. В Англии он был просто разгромленным мятежником, ну еще дураком... иногда.
А еще был город Лондон. Cырой серый каменный город, где на улице трудно разминуться двоим, а воздух по цвету и вкусу напоминает знаменитое имбирное пиво. Этот город так легко оставить за спиной, чтобы уплыть в южные моря, очередную интригу, стихи или науку, чтобы вернуться и вдохнуть еще раз воздух цвета и вкуса имбирного пива.
Это время прошло. Англия перестала быть родиной драконов.
Фрэнсис Дрэйк, который тогда еще не был сэром, и тоже плохо знал испанский, на каких-то переговорах о выкупе переделал свою фамилию под испанскую фонетику так: “эль драко”, что означало - “дракон”. Имя это стараниями сэра Фрэнсиса и его коллег стало сначала собственным, а потом снова нарицательным. Очень похоже на англичан: в гербе Cв. Георгий, боевой клич: “Белый дракон!”, и в случае неприятностей, свечку ставят обоим.
Еще десять лет назад в любом портовом кабаке можно было услышать песню о том, как старое корыто с гордым названием “Фалькон” вернулось в лондонский порт втроем - вместе с испанским “купцом” и вздумавшим защищать “купца” фрегатом испанского королевского флота. Как сказал нищий лендлорду: “Cпускайте на меня вашу собаку, сэр, я ее съем.”. Эту песню больше не поют. Некогда безобидная, теперь она оскорбляет слишком многих. И дело тут не в авторе текста, который, во-первых, вполне благонадежен, а во-вторых, давно мертв, а в авторе факта, капитане старого корыта, который спит сейчас в камере Белого Тауэра. В комнате под самой крышей, где из окна вид на рассвет, на Темзу и облака, а что касается обвинения в государственной измене, то оно полностью соответствует действительности.
Протоястреб или как все началось.
Как говорил Дюма, «у великих событий маленькие причины». Морская война между Англией и Испанией началась из-за жадности испанского налогового ведомства, встречной жадности и неразборчивости английского купца и непорядочности двух испанских аристократов.
А было дело так. Филипп Второй, желая пополнить казну, ввел налог на покупку лицензии на ввоз рабов в Новый Свет. Налог был убийственный. Цены на рабов взлетели вдесятеро. Работорговцы начали выходить из дела, а колонии – задыхаться без рабочих рук. И тогда кому-то из губернаторов на побережье пришла в голову светлая идея – подключить третью сторону. И по торговым каналам зазвенело, что нужен надежный человек с контактами в Африке для занятия контрабандой. Через некоторое время звоночек дошел до торгового дома Хоукинсов. И Джон Хоукинс с небольшой флотилией пошел к берегам Сьерра Леоне. Покупать рабов он там не стал – с чего бы? – а просто ограбил португальскую работорговую факторию на весь живой товар. И привез его в Новый Свет. Вошел в гавань Санто-Доминго, наставил пушки на город – и заставил губернатора купить у него рабов по цене втрое ниже рыночной. И мирно уплыл восвояси потому что местная эскадра почему-то гонялась за слухами о голландских пиратах милях в трехстах от базы. И все довольны – кроме португальцев, конечно, ну, и рабов – но тех-то кто же станет спрашивать?
Второй ходкой Хоукинс решил кадровые проблемы Рио дель Хача, а вот с третьей вышло нехорошо.
Он обошел несколько островов – и у побережья Кубы угодил в ураган, снесший его с курса и сильно потрепавший его корабли. Нужно было срочно чиниться, потому что флагман «Иисус из Любека», купленный еще Генрихом VIII, взятый напрокат у короны и давно уже на самом деле отслуживший свое, вообще непонятно как держался на воде. И Хоукинс двинулся к ближайшей гавани – Сан Хуан де Уллоа. А там как раз ждали прибытия конвоя с новым вице-королем Мексики на борту. Хоукинса приняли за оный конвой – и беспрепятственно впустили. Надо отдать Хоукинсу должное – злоупотреблять доверчивостью местного начальства он не стал, а просто встал на якорь и начал чиниться – и даже расплатился с портовыми властями за материалы частью своего товара.
И все бы хорошо, но 16 сентября к Сан Хуан де Уллоа подошел задержавшийся из-за того самого шторма испанский конвой под командой адмирала Франсиско де Луйана и действительно с вице-королем доном Мартином Эрнандесом на борту. А Хоукинс уже окопался, у него батареи на мысу стоят. Отбиться можно, тем более, что с севера шторм подходит. Но между Англией и Испанией нет войны – как посмотрит королева на неспровоцированное уничтожение испанской эскадры вместе с вице-королем?
У испанцев картина та же – шторм близко, до других гаваней еще идти, а прорываться через хоукинсов огонь – дорогое удовольствие, да и неизвестно, получится ли. Так что стороны тихо сходятся и решают, что Хоукинс – представитель дружественной державы, зашедший в гавань по своим делам. Испанцы выдают ему соответствующий документ – и мирно проходят в гавань мимо молчащих батарей.
Но идальго, как известно, хозяева своего слова. И держать обещание, данное какой-то английской сволочи, никто не собирается. Де Луйан потихоньку посылает в Вера-Крус за солдатами, вице-король отбывает в Мексику первой пинассой (а эти английские болваны и не подумали взять заложника) – и 24 числа испанцы атакуют батареи, захватывают их – и открывают огонь с берега и с кораблей по судам Хоукинса в гавани. Надо сказать, что моряком Луйан был таким же как идальго – при троекратном превосходстве в кораблях и пятикратном в людях два корабля он все же упустил – Хоукинс на «Миньоне» и его дальний родственник Дрейк на «Юдифи» прорвались и ушли.
В Англии эта история вызвала грандиозный скандал. Причем, причиной скандала было не существо, а обстоятельства дела – поймай де Луйан Хоукинса на контрабанде или чем еще и потопи по этому поводу всю эскадру в полном составе, английское общественное мнение ухом бы не повело. Но вот данное и без колебаний нарушенное слово, и характер обвинений, предъявленных Хоукинсу (см. ниже) привели англичан в неистовство. Когда же выяснилось, что большую часть пленных англичан послали на галеры или заставили строить волноломы, взвился уже и Тайный Совет – а тут как раз удачная буря занесла в гавань Саутхэмптона несколько испанских трапспортов, на борту которых, в числе прочего, было и жалование войскам Альбы в Нидерландах. Елизавета подумала-подумала, да и конфисковала эти корабли в качестве компенсации за «Иисуса из Любека». В результате температура англо-испанских отношений упала еще на градус, а Альба остался без денег и, чтобы заплатить своим наемникам ввел на оккупированных территориях знаменитый налог «десятый грош» (одну десятую с продажи любого товара), окончательно бросивший большие торговые города в объятия гёзов.
Да, а Хоукинс примерно неделю был невинной жертвой и всеобщим любимцем, пока не выяснилось, что он, собственно, ввозил контрабандой. Тут общественное мнение повернулось к нему спиной, королева заявила, что это “dreadful dastarly deed truly deserving of heavenly retribution» - и голову Хоукинса спасли только настойчивые требования Филиппа, чтобы ему ее отрубили. Вернее, даже не требования, а предьявленные обвинения. Филипп, со свойственным ему разумом и тактом, вменил Хоукинсу не работорговлю (в Испании-то она была вполне законной), не контрабанду (что англичане бы поняли), не вооруженный шантаж, в котором Хоукинс был виновен хотя бы формально, а факт торговли с колониями в Новом Свете – на что, как известно, имеют право только подданые Его Католического Величества, ну и еще подданые короля Португалии. Так что любые меры по отношению к Хоукинсу выглядели бы как согласие с этим пунктом – а этого правительство Её Величества позволить себе не могло. Он просто угодил в глубокую немилость, из которой вышел, когда помог Уолсингэму раскрыть заговор Ридольфи. Хоукинс пришел в ум, занялся каперством, преуспел на этом поприще, командовал частью флота в Армаду и стал лордом адмиралтейства. Но тех рабов ему поминали до конца его дней.
А младший кузен его Фрэнсис, торговавший не рабами, а пряностями, успел хорошо посмотреть на испанский Мэйн и тоже решил, что есть занятия прибыльнее, а главное, намного спокойнее торговли. И в тот же год попросил у королевы каперский патент. И – поскольку отношения с Эскориалом испортились начисто – получил его.
© Антрекот
Это было время, когда адмирал пиратской эскадры мог отвернуться от горящего испанского фрегата и бросить людям на мостике: “Sic transit gloria mundi.”. Это было время, когда Ее Величество могла шугануть неугодившую фрейлину девятибальным матросским матом. Окружающие поняли бы обоих.
Во время боя с Непобедимой Армадой, когда маленький легкий кораблик Хоукинса несся по гребню волны, а испанский флагман провисал у ее подножья, Хоукинс перегнулся через борт и, углядев на палубе “испанца” командующего вторжением герцога Медину-Cидонию, прокричал ему в лицо на языке древних римлян всю его родословную - так, как Хоукинс ее себе представлял. Хоукинс был слабоват в испанском. Герцог вряд ли смог бы оценить соль обращения, будь оно сделано по-английски. А вот прекрасной латынью они владели оба.
Те, кто пустил ко дну Непобедимую Армаду, очень любили говорить и действовать красиво. Превращали судьбу в спектакль. Обогащали классику личным опытом. C Господом Богом находились в сложных отношениях. Человек, стоящий у руля, кивком или мановением руки, определяющий судьбу другого человека, корабля или государства, может, конечно, считать себя орудием Господним - если ему требуются оправдания. В оправданиях эти люди, как правило, не нуждались.
В Англии того времени, как в театре, можно было все. Можно было взлететь к потолку - надо было только придумать крылья. Можно было делать политику - неудачники поднимались на эшафот, победители - на ступеньку ближе к трону. Можно было выйти в море - неудачники горели и тонули, победители делались адмиралами. Можно было писать стихи - неудачники тонули в Лете, победители становились Cпенсерами и Марло, в крайнем случае, Шекспирами. Посмертная слава гарантировалась ударом кинжала в глаз.
Приехавший в Лондон вскоре после мятежа Эссекса французский посол мсье де Морней в некотором недоумении отписывал своему повелителю, что реакция английского общества совершенно однозначна: “Боже, какой олух! Ну кто так устраивает мятеж...”, и что некоторые вельможи, в приватной, естественно, беседе, добавляли : “Если бы за это дело взялся я, все кончилось бы совершенно иначе.”, что ни в коей мере не означало нелояльности по отношению к Ее Величеству. В любой другой стране разгромленный мятежник хотя бы на некоторое время становился местным воплощением дьявола. В Англии он был просто разгромленным мятежником, ну еще дураком... иногда.
А еще был город Лондон. Cырой серый каменный город, где на улице трудно разминуться двоим, а воздух по цвету и вкусу напоминает знаменитое имбирное пиво. Этот город так легко оставить за спиной, чтобы уплыть в южные моря, очередную интригу, стихи или науку, чтобы вернуться и вдохнуть еще раз воздух цвета и вкуса имбирного пива.
Это время прошло. Англия перестала быть родиной драконов.
Фрэнсис Дрэйк, который тогда еще не был сэром, и тоже плохо знал испанский, на каких-то переговорах о выкупе переделал свою фамилию под испанскую фонетику так: “эль драко”, что означало - “дракон”. Имя это стараниями сэра Фрэнсиса и его коллег стало сначала собственным, а потом снова нарицательным. Очень похоже на англичан: в гербе Cв. Георгий, боевой клич: “Белый дракон!”, и в случае неприятностей, свечку ставят обоим.
Еще десять лет назад в любом портовом кабаке можно было услышать песню о том, как старое корыто с гордым названием “Фалькон” вернулось в лондонский порт втроем - вместе с испанским “купцом” и вздумавшим защищать “купца” фрегатом испанского королевского флота. Как сказал нищий лендлорду: “Cпускайте на меня вашу собаку, сэр, я ее съем.”. Эту песню больше не поют. Некогда безобидная, теперь она оскорбляет слишком многих. И дело тут не в авторе текста, который, во-первых, вполне благонадежен, а во-вторых, давно мертв, а в авторе факта, капитане старого корыта, который спит сейчас в камере Белого Тауэра. В комнате под самой крышей, где из окна вид на рассвет, на Темзу и облака, а что касается обвинения в государственной измене, то оно полностью соответствует действительности.
Протоястреб или как все началось.
Как говорил Дюма, «у великих событий маленькие причины». Морская война между Англией и Испанией началась из-за жадности испанского налогового ведомства, встречной жадности и неразборчивости английского купца и непорядочности двух испанских аристократов.
А было дело так. Филипп Второй, желая пополнить казну, ввел налог на покупку лицензии на ввоз рабов в Новый Свет. Налог был убийственный. Цены на рабов взлетели вдесятеро. Работорговцы начали выходить из дела, а колонии – задыхаться без рабочих рук. И тогда кому-то из губернаторов на побережье пришла в голову светлая идея – подключить третью сторону. И по торговым каналам зазвенело, что нужен надежный человек с контактами в Африке для занятия контрабандой. Через некоторое время звоночек дошел до торгового дома Хоукинсов. И Джон Хоукинс с небольшой флотилией пошел к берегам Сьерра Леоне. Покупать рабов он там не стал – с чего бы? – а просто ограбил португальскую работорговую факторию на весь живой товар. И привез его в Новый Свет. Вошел в гавань Санто-Доминго, наставил пушки на город – и заставил губернатора купить у него рабов по цене втрое ниже рыночной. И мирно уплыл восвояси потому что местная эскадра почему-то гонялась за слухами о голландских пиратах милях в трехстах от базы. И все довольны – кроме португальцев, конечно, ну, и рабов – но тех-то кто же станет спрашивать?
Второй ходкой Хоукинс решил кадровые проблемы Рио дель Хача, а вот с третьей вышло нехорошо.
Он обошел несколько островов – и у побережья Кубы угодил в ураган, снесший его с курса и сильно потрепавший его корабли. Нужно было срочно чиниться, потому что флагман «Иисус из Любека», купленный еще Генрихом VIII, взятый напрокат у короны и давно уже на самом деле отслуживший свое, вообще непонятно как держался на воде. И Хоукинс двинулся к ближайшей гавани – Сан Хуан де Уллоа. А там как раз ждали прибытия конвоя с новым вице-королем Мексики на борту. Хоукинса приняли за оный конвой – и беспрепятственно впустили. Надо отдать Хоукинсу должное – злоупотреблять доверчивостью местного начальства он не стал, а просто встал на якорь и начал чиниться – и даже расплатился с портовыми властями за материалы частью своего товара.
И все бы хорошо, но 16 сентября к Сан Хуан де Уллоа подошел задержавшийся из-за того самого шторма испанский конвой под командой адмирала Франсиско де Луйана и действительно с вице-королем доном Мартином Эрнандесом на борту. А Хоукинс уже окопался, у него батареи на мысу стоят. Отбиться можно, тем более, что с севера шторм подходит. Но между Англией и Испанией нет войны – как посмотрит королева на неспровоцированное уничтожение испанской эскадры вместе с вице-королем?
У испанцев картина та же – шторм близко, до других гаваней еще идти, а прорываться через хоукинсов огонь – дорогое удовольствие, да и неизвестно, получится ли. Так что стороны тихо сходятся и решают, что Хоукинс – представитель дружественной державы, зашедший в гавань по своим делам. Испанцы выдают ему соответствующий документ – и мирно проходят в гавань мимо молчащих батарей.
Но идальго, как известно, хозяева своего слова. И держать обещание, данное какой-то английской сволочи, никто не собирается. Де Луйан потихоньку посылает в Вера-Крус за солдатами, вице-король отбывает в Мексику первой пинассой (а эти английские болваны и не подумали взять заложника) – и 24 числа испанцы атакуют батареи, захватывают их – и открывают огонь с берега и с кораблей по судам Хоукинса в гавани. Надо сказать, что моряком Луйан был таким же как идальго – при троекратном превосходстве в кораблях и пятикратном в людях два корабля он все же упустил – Хоукинс на «Миньоне» и его дальний родственник Дрейк на «Юдифи» прорвались и ушли.
В Англии эта история вызвала грандиозный скандал. Причем, причиной скандала было не существо, а обстоятельства дела – поймай де Луйан Хоукинса на контрабанде или чем еще и потопи по этому поводу всю эскадру в полном составе, английское общественное мнение ухом бы не повело. Но вот данное и без колебаний нарушенное слово, и характер обвинений, предъявленных Хоукинсу (см. ниже) привели англичан в неистовство. Когда же выяснилось, что большую часть пленных англичан послали на галеры или заставили строить волноломы, взвился уже и Тайный Совет – а тут как раз удачная буря занесла в гавань Саутхэмптона несколько испанских трапспортов, на борту которых, в числе прочего, было и жалование войскам Альбы в Нидерландах. Елизавета подумала-подумала, да и конфисковала эти корабли в качестве компенсации за «Иисуса из Любека». В результате температура англо-испанских отношений упала еще на градус, а Альба остался без денег и, чтобы заплатить своим наемникам ввел на оккупированных территориях знаменитый налог «десятый грош» (одну десятую с продажи любого товара), окончательно бросивший большие торговые города в объятия гёзов.
Да, а Хоукинс примерно неделю был невинной жертвой и всеобщим любимцем, пока не выяснилось, что он, собственно, ввозил контрабандой. Тут общественное мнение повернулось к нему спиной, королева заявила, что это “dreadful dastarly deed truly deserving of heavenly retribution» - и голову Хоукинса спасли только настойчивые требования Филиппа, чтобы ему ее отрубили. Вернее, даже не требования, а предьявленные обвинения. Филипп, со свойственным ему разумом и тактом, вменил Хоукинсу не работорговлю (в Испании-то она была вполне законной), не контрабанду (что англичане бы поняли), не вооруженный шантаж, в котором Хоукинс был виновен хотя бы формально, а факт торговли с колониями в Новом Свете – на что, как известно, имеют право только подданые Его Католического Величества, ну и еще подданые короля Португалии. Так что любые меры по отношению к Хоукинсу выглядели бы как согласие с этим пунктом – а этого правительство Её Величества позволить себе не могло. Он просто угодил в глубокую немилость, из которой вышел, когда помог Уолсингэму раскрыть заговор Ридольфи. Хоукинс пришел в ум, занялся каперством, преуспел на этом поприще, командовал частью флота в Армаду и стал лордом адмиралтейства. Но тех рабов ему поминали до конца его дней.
А младший кузен его Фрэнсис, торговавший не рабами, а пряностями, успел хорошо посмотреть на испанский Мэйн и тоже решил, что есть занятия прибыльнее, а главное, намного спокойнее торговли. И в тот же год попросил у королевы каперский патент. И – поскольку отношения с Эскориалом испортились начисто – получил его.
© Антрекот
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
а о ПИ
Date: 2007-06-18 03:59 am (UTC)Re: а о ПИ
Date: 2007-06-18 10:34 am (UTC)no subject
Date: 2007-06-18 04:57 am (UTC)Мррр :-)
Date: 2007-06-18 10:34 am (UTC)изложено
Date: 2007-06-18 07:08 pm (UTC)se non e vero a ben trovato, ага :)
Re: изложено
Date: 2007-06-18 08:00 pm (UTC)А читала ли ты Емельяна Ярмагаева "Приключения Питера Джойса"?
Re: изложено
Date: 2007-06-19 04:58 am (UTC)Re: изложено
Date: 2007-06-19 01:48 pm (UTC)Re: изложено
Date: 2007-06-19 06:51 pm (UTC)no subject
Date: 2007-06-19 12:19 pm (UTC)Ты не знаешь, у них там у кому-нибудь штурман не нужен (симпатичный, без вредных привычек, знание английского неплохое, испанский выучу)?
no subject
Date: 2007-06-19 01:52 pm (UTC)Мирный ты :-) а из меня вполне бы получилась женщина-пират - правда, при определенных достаточно плохих обстоятельствах :-)
no subject
Date: 2007-06-19 02:17 pm (UTC)А женщина-пират - это тоже совсем неплохо! :)